— Я что, в самом деле так сказала?

— Ну да, где тебе упомнить такой пустяк?

И правда — не помню. Кажется, тогда Ив быстро свернул беседу, а еще через полчаса вспомнил про какие-то забытые дела в отделении и ушел на работу. Тогда я так ничего и не поняла.

Я шагнула ближе, попыталась обнять.

— Что, теперь всю оставшуюся жизнь поминать будешь?

— Не надо, Маш. — Ив перехватил мои руки. — Хватит. Мне с тобой… нормально, да и нет у меня никого, кроме тебя. Опять же в люди выйти не стыдно, друзья завидуют… Почему-то все уверены, что ты само совершенство. Уживемся, как добрые приятели. Но в любовь не играй, ладно? Не позорься.

Лучше бы он ударил. Тогда, несколько лет назад. Я бы просто ушла в один миг, и не было бы настолько… Да много чего бы не было — ни времени, когда я еще надеялась понять, что же со мной не так и можно ли что-то исправить, ни показного сочувствия заклятых подруг — твоего вчера видели с какой-то… Впрочем, это, наверное, к лучшему — в таких вещах и проверяешь, кто есть кто. И не было бы усталого смирения потом — так смиряются с тем, что невозможно изменить. Вроде земного притяжения: сиганув с крыши, не взлетишь, и едва ли есть смысл об этом сожалеть.

— Какой же ты…

— Сволочь? — поинтересовался он. — Так с кем поведешься…

И усмехнулся.

И я со всей дури залепила пощечину по этой ухмыляющейся морде, в которой не осталось ничего от бывшего еще четверть часа назад родным человека. Послав к чертовой матери все представления о приличном и не очень, о самоконтроле и прочей чуши. То, что копилось годами, наконец выплеснулось, и мне стало наплевать, что сцена выходит совершенно безобразной, что мой лексикон сделает честь прожженному алкашу из подворотни, и даже то, что, когда рано или поздно это закончится, придется только собрать чемоданы и уйти. Если останусь жива, потому что Ив намного сильнее, а не ударить, когда разъяренная мегера метит когтями в глаза, сможет не каждый. Результаты подобных семейных разборок мне доводилось видеть слишком часто — но на это тоже было плевать. Цепная реакция — не остановить, даже зная, что после останется выжженная пустыня.

Муж опомнился, каким-то хитрым приемчиком вывернул руку так, что я взвыла, и поволок, матерясь и шипя, когда я умудрялась лягнуть и не промазать. Не слишком мягко сгрузил в ванну. Ледяные струи душа обрушились на голову, ослепляя, заглушая визг. Отчаянно отплевываясь, я какое-то время брыкалась, пыталась отмахиваться и, наконец, замерла, сжавшись в комок, мало-помалу осознавая происходящее.

— Все? Или добавить?

— Хватит. Холодно…

Поднять глаза было невозможно.

— Я… Я в гостиной переночую. А завтра уйду.

Квартиру мужу оставили родители, так что все честно.

— И далеко собралась?

— Не знаю.

И правда, не знаю. Какая теперь разница?

— Маруська, ну ты даешь!

Я все же заставила себя поднять взгляд. Промокший до нитки Ив прислонился к косяку, разглядывая меня с откровенным любопытством.

— Тебе что, в самом деле на меня не плевать?

— Дурак ты, — всхлипнула я, утыкаясь носом в колени.

— Погоди-ка… Не хочу с твоей макушкой разговаривать.

Ив одним движением вытащил меня из ванны, поставил на ноги. Шагнул назад, снова прислонившись к косяку. Повторил:

— Ну ты, блин, даешь.

Царапина на щеке, под глазом стремительно наливается синяк, порванная футболка. Это что, все я?

— Могла бы поаккуратней, мне ж теперь перед больными таким фонарем светить.

— Я нечаянно…

Прозвучало невероятно глупо. Отодвинуться бы, но куда отодвинешься в стандартной ванной, только и оставалось стоять, обхватив себя руками и стараясь случайно не коснуться.

— Да уж, я заметил. «Нечаянно». Сочувствую тому маньяку, который решит на тебя покуситься.

— Я… — Зубы неуместно клацнули: все же стоять в мокрой одежде не слишком тепло. По спине с волос текла ледяная струя, тело била крупная дрожь. Надо выйти, переодеться, но дорогу перегородил Ив, закрыв дверной проем. Выражения его лица я не видела, для этого нужно поднять глаза, и я уперлась взглядом в облепленный мокрой футболкой торс. Оставалось сказать только одно. Собраться с духом, сказать, выдержать презрение и насмешку — наверняка муж примет это за попытку помириться. Да, мы оба хороши, и за то, что он наговорил, расцарапанная морда — не слишком тяжкое наказание. И все же, если я не скажу это сейчас, то окончательно перестану себя уважать. Дело не в том, чтобы что-то вернуть, возвращать надо было много лет назад, пока мы не замкнулись каждый в своем коконе. Теперь уже поздно.

— Ив… — Как же трудно смотреть ему в глаза. — Я вела себя совершенно неподобающим образом. Я виновата. Прости меня, пожалуйста.

Ну вот и все. Теперь только дождаться, когда он закончит исходить желчью — почему люди так часто принимают извинение за слабость или попытку вымогательства? Покидать в рюкзак вещей, чтобы протянуть неделю-две, пока не найду жилье. И уйти. Жаль, что все кончилось так. Жаль. Господи, как глупо… Разбежаться — и то нормально не смогли.

Муж молчал, и выражение лица было… странным. Недоумение, растерянность и что-то еще, что-то знакомое, но давно забытое. Тишина затягивалась, развернуться бы и уйти, но Ив по-прежнему стоял на пути, и оставалось только не отводить взгляда от его глаз. Да уж, наворотили мы дел.

Но черт бы все это побрал — я не хочу уходить!

— Маруська, я дурак. Совсем-совсем дурак. Иди сюда.

Я всхлипнула и ткнулась лбом куда-то ему в ключицу. Ив обнял, баюкая, повторяя:

— Маруська… Замерзла же совсем! — спохватился он наконец.

— Уже нет.

— Да ну? — Он прижал мои ладони к щеке. — Как ледышки. Нет, я точно идиот. Вылитая царевна-лягушка: холодная и мокрая. Раздевайся, быстро.

— Иван-царевич нашелся, — фыркнула я, в очередной раз клацнув зубами

— Да раздевайся ты, потом болтать будешь!

Он, не слишком церемонясь, сорвал с меня мокрую футболку, стянул джинсы с прилипшим к ним бельем.

— Тьфу ты, сам такой же. — Ив разделся, подхватил меня на руки. Засунул под одеяло, нырнув следом. — Греться будем. Тебе что-нибудь горячительное принести?

— Не надо. Хватило сегодня… горячительного.

— Ну сейчас-то чего дрожишь? — обнял, привлекая к себе. — Тепло же?

— По инерции, — я шмыгнула носом, прижимаясь к нему всем телом.

— Ревешь тоже по инерции?

— Угу. Сейчас…

— Да ладно тебе. Реви, сколько влезет.

— Вот спасибо, разрешил, — хмыкнула я. И в самом деле, хватит, пожалуй. Тепло и спокойно — почему с ним не всегда так? Умеет же, когда хочет.

— Маша…

— А?

— Прости меня. Был неправ. Исправиться не обещаю, но попробую.

— Оба хороши.

— Это точно. Мир?

— Угу… Ив?

— М?

— Не отпускай меня.

— Не отпущу. Спи спокойно.

Солнце светило в лицо. Я сощурилась, ворча повернулась на бок. Солнце? Оно заглядывает в спальню только ближе к обеду и… Черт! Я рывком села. Проспала все на свете.

— Далеко собралась? — поинтересовался муж, приоткрыв глаз.

— На работу. А ты чего дома?

— Отгул взял. Маша…

— Блин, как же я так будильник не услышала! — Я снова чертыхнулась и полезла через мужа, выбираясь из кровати. — Не хочу никуда…

— Маша.

— Подвинься.

— Маша, в конце концов! — Ив опрокинул меня обратно на кровать, навалившись сверху. — Послушай меня.

— Я опаздываю.

— Ты уже опоздала, к тому же торопиться некуда, сегодня работать ты точно не сможешь.

Черт… И в самом деле некуда. Значит, можно в кои-то веки нормально проснуться и нормально позавтракать? Или… как это некуда — надо хотя бы разобраться, есть ли у меня еще работа, или разнесенный морг закрыли к чертовой матери.

— Машка, остановись и послушай, иначе я сейчас привяжу тебя к койке, чтобы не рыпалась.

Муж, ты всерьез не понимаешь, что я не желаю сейчас спорить о работе. Или делаешь вид, что не понимаешь? Да, я никуда не хочу и готова уцепиться за малейший повод остаться дома. Поэтому не действуй на нервы. Пожалуйста. Иначе я просто плюну на все.